Она – девушка с холодной красотой, искусно подчеркнутой косметикой. Ее длинные черные волосы туго собраны на голове, распадаясь к низу и развеваясь по ветру. Они старательно ухожены и спускаются ниже пояса. Ни единой волосинки не спадает на открытое лицо с идеальной бледной кожей, которая создает ощущение, что она фаянсовая статуэтка, а не живой человек. У нее пухлые, чувственные губы, лишь слегка подчеркнутые помадой нежно-розового цвета. Четкие линии бровей и глаз придают ей некую нарисованность, но взгляд живой и выразительный. Немного раскосые глаза глубокого черного цвета наполнены серьезностью, присущей ее богатому титульному одеянию...
Покрой красного платья с темно-голубой вышивкой, изысканная шапочка на голове и украшения, свидетельствуют о ее богатом и знатном происхождении. Она – аристократка до мозга костей, с рождения не знавшая физического труда. Она производит впечатление хрупкой и нежной, но уверенность, сквозящая во взгляде, ясно выказывает ее внутреннюю силу и стойкость. Она может и готова принимать серьезные решения. Ее величественная, гордая осанка: поднятая голова на тонкой, длинной шее, распрямленные плечи, - напрямую свидетельствуют о том, что она привыкла отдавать приказы. Она – яркая представительница своего народа.

Бенджамину было нестерпимо холодно. Серый полумрак, в котором то и дело мелькали темный кляксы каких-то странных теней, со всех сторон окутывал путника. Молодой человек едва различал и дорогу перед собой и небо над собой. Но одно он знал точно – и полумрак и тени и дорога и небо – все это не принадлежало миру земному, миру человеческому. В другое время и при других обстоятельствах начинающий, но уже признанный поэт, широко известный среди римской богемы в текущем, 1875 году, Бенджамин давно бы уже набросал в уме пару строф, описывающих всё отвратительное очарование этого места.
Но ему было не до этого – единственное, что сейчас не позволяло сойти с ума поэту – это судорожно сжатый в руке небольшой медальон с портретом Вероники, своей покойной жены. Только пару месяцев назад она покинула бренный мир в самом расцвете молодости и красоты. Но сейчас – и Бенджамин точно знал это – Вероника должна следовать за ним, повинуясь словам того таинственного и ужасающего незнакомца, что поздней ночью навестил поэта:
- Можете называть меня мистер Кроули, сеньор Беллини, – статный мужчина средних лет, одетый в дорогой костюм, презрительно оглядывал заставленный пустыми винными бутылками номер одной из самых престижных гостиниц Рима. – Примите мои соболезнования по поводу кончины вашей прелестной жены. Жаль, жаль, конечно – но, видите ли в чем дело – я могу вернуть ее вам, сеньор Беллини. Да-да и это не шутка и не галлюцинация и не сумасшествие, - при этих словах глаза Кроули вспыхнули алым пламенем и адский гость продолжил – Разумеется, есть условие – ваша душа и только десять лет жизни. Вижу-вижу, вы согласны, но есть и условие скрепления сделки – и это главное. Вы сами должны проводить душу Вероники в мир живых. И она будет следовать за вами все это время. Но в течение всего пути не смейте взглянуть на вашу жену, даже мельком. Иначе - сделка сразу же будет аннулирована и вы потеряете ее теперь уж навсегда. Вы хорошо меня поняли, сеньор Беллини?
И теперь Бенджамин следовал по черной дороге к уже различимому во мраке смутному сиянию – границе мира мертвых и живых, служа проводником для души Вероники. Однако предупреждение демона колокольным звоном звучало у него в голове. И сомнение вдруг ядовитой змеей прокралось в сердце Бенджамина. Весь путь он шел в абсолютной тишине, слыша только свои шаги, свое дыхание… А если демон обманул – и Вероника не следует за своим мужем? Если Вероника отстала, испугалась, потерялась? Невыносимое желание увидеть потерянную и столь чудесно вновь обретенную возлюбленную затопило душу поэта – и он не выдержал.
Бенджамин оглянулся назад – и в нескольких шагах от себя увидел Веронику. Молодая женщина, низко склонив голову и подобрав полупрозрачной рукой серо-зеленый шелк платья, неслышно следовала за своим мужем.
С безумной тоской Бенджамин взирал на любимый образ, который совсем, совсем не изменился. Его гордость – густые, шелковистые волосы Вероники все также крупными завивающимися локонами спускались ниже тонкой талии. Цвет волос менялся в зависимости от освещения – ясным солнечным днем они отливали шоколадной медью с золотистым оттенком, в искусственном же или вечернем свете – струились чистым красным золотом. Обычно Вероника укладывала свои волосы в затейливую прическу, но сейчас они спадали легко и свободно, ярким рыжим каскадом, словно дивным плащом окутывая плечи и спину молодой женщины.
Свои глаза Вероника скрыла за тяжелыми веками и густыми черными ресницами, бросающими длинные тени на высокие мраморные скулы. Прямой и тонкий нос, словно позаимствованный у древнегреческих статуй богинь и нимф, говорил о гордом и независимом нраве хозяйки. Губы – полные, но четко очерченные, цвета спелых зерен граната только подчеркивали сияющую белизну и нежность тонкой кожи лица и шеи. И лишь игривое солнце смело покушалось на безупречность этой кожи, даря ей по весне кокетливую россыпь забавных светло-рыжих веснушек.
Длинную, лилейную шею Вероники обхватывал черный кожаный шнурок, на котором висел кулон тонкой работы, вырезанный из яшмы и малахита. Одна бретелька искусно сшитого платья спускалась с опущенных плеч, смело приоткрывая взору полукружья красивой, высокой груди. Изящные кисти рук слабо сжимали верхнюю шелковую юбку. На тонком пальце правой руки сверкало кольцо с брильянтом, перекликаясь с такой же брильянтовой сережкой, что сияла на маленьком аккуратном ушке, которое Вероника приоткрыла, перекинув свои тяжелые волосы на одно плечо.
Бенджамин с болью и мукой смотрел на призрачную фигуру.
- Вероника…- прошептал он, не веря собственным глазам.
Вздрогнула тень, как осенний листочек на холодном ветру. Прозрачная слеза скатилась по щеке Вероники – и тотчас исчезла душа, словно и не бывало.
Несколько мгновений бедный поэт молчал, потрясенно глядя на то место, где узрел он горячо любимые черты. И только потом Бенджамин страшно и пронзительно закричал: «Вероника! Вероника!» и упал без чувств на черную дорогу…

«Наконец впереди стало светлеть, близок был выход на землю. И чем ближе был выход, тем светлее становилось впереди, и вот уже всё стало ясно видно вокруг. Тревога сжала сердце Орфея: здесь ли Эвридика? Идёт ли за ним? Забыв всё на свете, остановился Орфей и оглянулся.
- Где ты, Эвридика? Дай взглянуть на тебя! На мгновение, совсем близко, увидел он милую тень, дорогое, прекрасное лицо... Но лишь на мгновение. Тотчас отлетела тень Эвридики, исчезла, растаяла во мраке.
- Эвридика?!
С отчаянным криком Орфей стал спускаться назад по тропинке и вновь пришёл на берег чёрного Стикса и звал перевозчика. Но напрасно он молил и звал: никто не отозвался на его мольбы. Долго сидел Орфей на берегу Стикса один и ждал. Он не дождался никого…»

Две фигуры стояли над распростертым телом Бенджамина, по-видимому, ничуть не смущаясь этого страшного места.
- Ты опять выиграл пари, Кастиэль – пренебрежительно, но с плохо скрываемой досадой промолвил статный мужчина средних лет в дорогом костюме, обращаясь к своему спутнику, которого почти полностью скрывало мягкое, но яркое сияние – Они все время оглядываются, все время, подумать только! Ну что им стоить подождать до границы?! Так нет же, нужно убедиться самому, что та, которую ты ведешь, следует за тобой в целости и сохранности! И потерять при этом единственную возможность вернуть свою любовь! Ну и пусть теперь остается со своей душой, но без жены! Жалкий глупец!
Спутник демона покачал головой и сквозь сияние на мгновение проглянули его ярко-синие глаза:
- Это не я выиграл, Кроули. Это выиграла любовь. И однажды он все равно встретится со своей возлюбленной и они будут вместе до скончания времён…
Бенджамин внезапно очнулся с головной болью у себя в номере. «Какой странный сон» - билась, как бабочка о стекло, одна-единственная мысль – «И какой яркий, словно все было по-настоящему». В руке он все так же сжимал медальон, в котором находилось изображение Вероники и который он ни разу не открывал со дня ее смерти. Бенджамин немного помедлил и открыл крышку медальона.
На него смотрела Вероника и ее глаза, изумительно живые, были того самого серо-зеленого оттенка, каким было в видении Бенджамина ее шелковое платье. Он помнил, как менялся цвет ее глаз удивительного неповторимого разреза. В гневе и решимости глаза были темно-темно серые, словно штормовое море, в спокойствии и раздумье – прозрачные, серо-зеленые и, наконец, они становились ярко-зелеными – когда в ясный день оттеняли их цвет изумрудные украшения или платье густого травяного оттенка.
Только сейчас Вероника смотрела не гневно, а с любовью и поддержкой, как и всегда смотрела она на своего мужа. «Не печалься, моя душа, не бойся» - как наяву прозвучали последние слова Вероники - «Живи, а потом, когда устанешь, наступит время пробуждения и я встречу тебя на том берегу». Бенджамин смахнул непрошеные слезы и улыбнулся Веронике на портрете. «Я выполню твою просьбу, моя дорогая. И я буду жить и буду ждать встречи».

Рафаэль задумчиво посмотрел на свою натурщицу. Собственно, он так и не мог объяснить себе, зачем он взял эту девушку – абсолютно не его тип. В последнее время он рисовал легкомысленных нимф посреди лесов и прудов. Не то, чтобы ему нравилась эта тематика, но картины расходились на ура, а ему нужно было слегка переделать мастерскую. А на это нужны были деньги. Нимфы обходились дешево, и результат вполне окупался.
На эту же леди он наткнулся совершенно случайно на одной из постмодернистских выставок и сразу же пригласил ее к себе. Дерзко? О да, более чем.
Но Рафаэль, как только увидел ее, почувствовал, что если он не напишет этот портрет, он сойдет с ума. Совершенно. Обстоятельно. И навсегда.
Что могла делать такая женщина на столь сомнительной выставке "современного искусства"? Черт ее знает. Рафаэль предпочел не задумываться об этом. Главное, что она согласилась. Согласилась прийти в его мастерскую, согласилась позировать для его картины. Все остальное сейчас не имело значения.
Художник сосредоточился на холсте.
Девушка была совершенно особенной, если не сказать абсурдной. Слишком уж необычно одета для этого времени. Слишком необычна сама…
Платье. Кто сейчас носит платья? Особенно такого фасона? Длинные рукава, длинная юбка, корсет… Все это совершенно неуместно для кислотного киберпанкового мини, среди которого он ее выловил.
Стимпанк? – мелькнуло в голове Рафаэля, пока он прорисовывал завязки на корсете. – Нет, не то… И, черт возьми, откуда у нее эти безумнейшие цветы в волосах? Огромные, темно-фиолетовые, идеально сочетающиеся цветом с платьем, но выглядящие – и это поражало художника больше всего – натуральными, живыми. Таких не бывает. Не может быть.
Ему до ужаса хотелось подойти и прикоснуться к замысловато вплетенной в винного цвета волосы розе. Почувствовать шероховатую поверхность ткани. Убедить себя, что это все просто происки дизайнеров-флористов. Но художник лишь продолжал яростно смешивать цвета на палитре.
Девушка смотрела на него сосредоточенно, но не враждебно. Иногда на ее губах появлялась насмешливая улыбка, словно она уже не в первый раз участвовала в подобном авантюризме, но эта ухмылочка быстро исчезала, так, что Рафаэль никак не мог запечатлеть ее образ. А просить его временную леди принять какую-либо позу он почему-то робел.
Так и пришлось рисовать ее: полусидя-полулежа, уставившуюся большую часть времени на его валяющиеся на полу эскизы и полотна.
Молодой художник с его практически безупречным чувством цвета лишь удивлялся, как можно было создать такой гармоничный образ. Создавалось такое впечатление, будто девушка уже была чьим-то произведением искусства. Даже глаза у нее были с глубоким фиолетовым оттенком – а это была большая редкость среди всех знакомых Рафаэля.
Красивые губы были точно подведены тем же цветом темного бордо. Тонкие брови иронично изгибались. Волосы были аккуратно уложены, и в целом чувствовалось, что хозяйка следит за собой.
Единственное, что могло испортить впечатление, так это то самое сосредоточенное выражение лица. Молодой человек вздрагивал, когда этот взгляд скользил по нему. Создавалось впечатление, что девушка готова сорваться с места и, допустим, вонзить в него нож. Или наоборот поцеловать…
Рафаэль слегка улыбнулся и дорисовал блики на зрачках.
Глаза получились живыми.
Молодой человек развернул мольберт и вопросительно взглянул на гостью.
Та грациозно поднялась с диванчика и подошла к картине.
— Неплохо, неплохо. У вас явно талант, молодой человек. А теперь мне, пожалуй, пора.
Рафаэль помедлил, потом сказал:
— Вы не останетесь на чашечку чая?
Гостья равнодушно пожала плечами и кивнула на картину.
— Не вижу в этом смысла. Теперь у вас есть часть меня.
Молодой человек импульсивно и отчаянно скинул на пол только что нарисованный портрет.
— Можно хотя бы узнать ваше имя?
Девушка криво усмехнулась.
— Лилит.

Тьма… Везде тьма… Холодная, вязкая тьма окутывает всю её сущность, не оставляя ни малейшей надежды на спасение. Секунды остановили для неё свой бег и она погрузилась в отчаянье. Через какой-то промежуток отсутствия времени. Она могла измерить его дыханием, но число получалось нереальным… Через этот промежуток где-то в нутрии родился Свет. Он постепенно разгорался сильнее, пока не выплеснулся наружу. Так Она восстала. Восстала против несправедливости и боли! Против того существования, которое она вела до сих пор.
Высокая девушка, или даже можно сказать женщина парила в воздухе. Полуобнаженное тело было прекрасным, но не вызывало желания. Оно было полно добродетели и чести, которую никто не посмел бы осквернить… Легкая одежда была тем, что Он подарил ей, когда они были в последний раз вместе. Это то, что еще хранит память о нём…
Её руки скованы наручниками. Но это просто цепи. Они сдерживают лишь её тело, но не её дух. Она легко подымается вверх. За спиной у неё развиваются белокурые локоны… Он любил раньше проводить рукой, зарываться в них носом и нежно шептать:
- Мягкие…
Лиловые глаза с надеждой смотрят вперед. У неё еще есть силы, что бы бороться! Есть силы что бы жить!
Только ворон мрачно сидит на её руках. Он не смотрит вверх. Этот путь ему не нравиться… В этот раз он проиграл, а боги никогда не проигрывают друг ругу.
Женщину звали Фиерис…